Хандке, умеющий видеть мир
Современная литература
То, что далеко не все пишущие умеют видеть мир и описывать его адекватными миру словами – непреложный факт существования литературы. Некоторые видят лишь собственное отражение и это не нарциссизм, а подход к вселенной с другой стороны – стороны души, микрокосма. Из тех художников, которые действительно видят мир - некоторые не врут. Их предельная честность удивляет и не всегда приятна, но она, между прочим, и не настаивает обычно на истинности собственного взгляда. Петер Хандке - поэт и созерцатель, вовсе не настаивающий на увиденном, а лишь подталкивающий посмотреть вместе с ним на этот удивительный мир. И с ним смотреть хочется. Вокруг столько красоты и свежести – посмотри - говорит он читателю.
Его герой – путешествующий зритель, сторонний прохожий в чужих городах. Писатель Хандке в своих коротких повестях рисует видимый мир, особенно подчеркивая очертания фигур и предметов, жесты и случайные обмолвки людей, выдающих их суть. Этот театр теней своего рода перспектива взгляда как бы с выключенным звуком – то ли в самом наблюдателе, то ли во всем мире. Ты наблюдаешь движение, которое пребывает в рапиде, в полете, в прыжке… Такое замедление действия связано, конечно, с самим наблюдателем, ибо это лишь в его зрачке движение застыло или замерло. На самом деле мир просто подчинился взгляду, рассказал о себе именно такую сказку.
Это может быть танец, танец бытия под некую, лишь ему одному слышимую музыку, музыку ветра и влаги, огня или готического храма. Да, эта литература имеет параллель в архитектуре, ведь Хандке часто передает скрытую мелодию вещей и зданий ( архитектура - застывшая музыка).
Тихое струение времени в его саморастрате и самозабвении даруется совершенному зрителю этого зыбкого театра теней. Все вокруг, весь наш мир - движение под неведомую музыку, красота сплетений и переливов света, его градаций и тонких переходов во мрак. Мрак этот, возможно, рассеется, но и мрак необходим – он позволяет различить свет. Задача читателя здесь - верить загадочному танцу бытия и исполнять его жестом и движением.
Потрясенность чудом жизни, бессловесной прелестью пространства, молчащего так вдумчиво, что это вызывает мысли о создателе или, во всяком случае, скульпторе - движущая сила этой прозы. Массивы гор и горизонты степи, людские очертания и силуэты деревьев воспроизводят глубину совершенного, пока непознаваемого замысла, слишком даже хорошо освещенного иногда, чтобы остаться неузнанным.
